Как закалялась жесть - Страница 96

Кстати, закон, принятый Госдумой, — о запрете охоты на воронов, — он ведь не на пустом месте возник…

Причем здесь Эвглена? Проект «Ферма» было решено расширить, вот так и возникла идея насчет «Фермы-2». Весьма логичное продолжение удачного опыта. Суть проста: открыть несколько «больничек», подобных той, что устроила милая Эвочка, — для нужд все той же элиты. Практически у всех лучших людей есть «друзья», они же домашние любимцы, которые скрашивают нелегкую жизнь этих господ, снимают напряжение и, вообще, своей искренней преданностью поддерживают их в рабочем состоянии. Эти господа активно желают своим «друзьям» долголетия. Почему бы им не помочь?

Но все нужно делать по уму, особенно — сомнительные вещи, в которых запросто замазаться. По уму — значит, чужими руками. Фирмы, входящие в проект «Ферма-2», не должны иметь никакого отношения к властным структурам, чтобы в случае их деконспирации государство осталось в стороне. И правда, кому нужны ТАКИЕ скандалы? Это первое. Второе — в случае скандала в стороне должен остаться и лично Неживой, этому он уделяет особое внимание. При всем при том деятельность «ферм» должна быть полностью подконтрольной. ПОЛНОСТЬЮ.

Потому что уже сейчас продукция идет на экспорт.

Домашние любимцы — они и на Западе любимцы…

Твой объект, Саврасов, пока первый. И хорошо бы, если б его возглавил добрый человек. Один любитель Чехова процитировал бы по случаю: «Доброму человеку бывает стыдно даже перед собакой». Твой стыд перед собаками не только поможет в работе, но и придаст вам надежности, которой так не хватает вульгарным злодеям…

* * *

…Бред, бред, бред!

— По-вашему, Эвглена занималась добрым делом? — спрашиваю я Неживого.

— Во всяком случае, полезным для общества.

— Нами что, правят вурдалаки и каннибалы?

— Я бы так сильно не выражался. Наверху не вурдалаки, это просто граждане другого мира, которым ни вы, ни ваши проблемы на фиг не нужны. Тем более, ваша кровь.

— Значит, предатели.

Неживой громко зевает, хлопая себя по рту ладонью.

— Не путай государство с ее отдельными представителями. Государство в наших с тобой делах вообще не участвует. И мне твои слова категорически не нравятся. Потому что есть реальные силы, которые хотят страну уничтожить, а крикуны вроде тебя оказывают им моральную поддержку. Якобы все мы, скопом, — это отвратительное чудовище, и кто сотрет нас с лица земли, как Содом и Гоморру, будет прав… как будто где-то есть более приличные страны и народы. Вранье! Лично для меня российское государство — это не людоед в высоком замке, а сильно изношенное, полуразваленное, ржавое средство для выживания всего общества. Без него в той реальности, которую мы имеем, будет много хуже.

— Президент информирован о том, что происходит? — киплю я.

— Саврасов! Что за пошлые вопросы! Сильные мира сего, как наши, так и заграничные, информированы по самое не могу, но их эта информация не волнует. Профессиональная деформация. И кровь твою пьют вовсе не они… вернее, они не первые в этой очереди… Тебе что, больше спросить не о чем?

— Почему вы не спасли Эвглену, если ее ферма так нужна?

— Спасать — не мой профиль, я по другой части, — сказал он равнодушно. — Про Эвглену — разговор отдельный, мы к твоей покойной супруге еще вернемся. Давай определимся с главным. Ты ведь понял, что тебе предлагают? Не зря же ты уволок из дома свидетельство о браке и купчую на дом?

— Я просто не хотел, чтоб эти важные документы попали в руки малолеток.

— И правильно! Мои аплодисменты! (Он не сдвинулся с места: курил себе, выпуская дым в раскрытое окошко. ) Хозяин теперь — вы… господин граф. Законный муж, наследник первой очереди. Завещания нет, зато есть труп Эвглены, и значит, особняк принадлежит вам.

— Труп-то криминальный, — пытаюсь я трепыхаться. — Любой эксперт такого понапишет…

— Это не твоя забота. Согласен стать главой дома? С падчерицей Еленой. И главное — продолжать дело Эвглены Теодоровны?

— Подумать разрешите?

Он пожимает плечами:

— Думай… Пока я курю… Хотя, чего тут думать? Ты же все сделал сам, сделал красиво, не облажался. Так пользуйся! — он открывает пепельницу, вминает туда «бычок» и вновь поворачивается на меня. — Убить санитарку — это было гениально! Я так и не понял, где ты прятал нож? Они же все обыскали!

Из огня да в прорубь… Я вымучиваю:

— Какой нож?

— Ой-ой, какой… Это ведь ты замочил, как ее там… тетю Тому. Да не ерзай, я же не против.

— Не понимаю, о чем вы говорите…

* * *

…Хотя, чего тут понимать. Я сделал это. Крамской, убивая Тугашева, рассыпал в палате кухонные ножи, — один из них я и подобрал с пола. Чтобы не нашли — спрятал в картине возле койки, внутри рамы. Им и воспользовался, когда решил, что пришло время хорошенько встряхнуть банку с микробами… Впрочем, на самом деле ничего я тогда не решал и ни о чем не думал; что-то думало за меня. Я просто действовал. Нужно было вбить такой клин между мамой и дочкой, чтоб дом развалился, — и я вбил…

Заползая в каморку тети Томы, задел ведро. Женщина проснулась. Увидела меня — и не удивилась. Увидела сталь в моей руке — улыбнулась, счастливая, и снова закрыла глаза… Она хорошо умерла, правильно. Мать людоеда, помогавшая сыну в его шалостях. После Нулевого этажа я не испытываю угрызений совести… Сделав дело, я проглотил сразу две таблетки люминала, давно заныканные и ждавшие своего часа. Когда утром не могли до меня добудиться — это стало моим алиби. А когда искали «жучков», ножа в картине уже не было, так что никаких улик и никаких подозрений. Алик Егоров, похоже, и впрямь меня видел… не выдал. Не выдал, фанат…