Как закалялась жесть - Страница 11

— Передайте вашему шефу, что груз нужно использовать сразу, как только вы его доставите, — суетилась она. — Иначе никакого толку не будет…

Холуй сел за руль черного родстера и был таков.

Кроме слова «помощник» он не произнес больше ничего. Ни слова. Ни звука.

14.

Елена приводила операционную в порядок. Собрала и дезинфицировала инструменты, вымыла стол (водой и хлорамином), после чего занялась полом.

Из палаты доносились выстрелы и вопли — это Старый смотрел телевизор. «Старым» Елена нарекла отчима. «Папой» язык не поворачивался назвать, хотя, если честно, изредка накатывало что-то — не к этому чужому человеку, а вообще. Беспричинная тоска, безадресная нежность… отвратительная смесь!

Папа… Кто он? Где он? Не могла же мать его тоже… как их всех?!

Что касается отчима, то в глаза Елена его никогда не звала «старым». Только при матери или мысленно. Она старалась к уроду вовсе не обращаться. Впрочем, относилась к нему с уважением. Не трус, не истерик — в отличие от большинства. Его всегда интересно послушать…

Но вот вопрос: зачем он заглядывал в операционную — в самый разгар работы? С пустым разговором, лишенным всякого смысла. И долго ли стоял под дверью?

Послышался характерный звук — словно мягкой щеткой по полу проехались. Елена напряглась.

Урод полз по коридору.

15.

— Атас! Отцепляй трос, мяч лопнет! Тихо, сейчас рванет… Отойди от края, ёпс… Земля надвигается!..

Алик Егоров бредит. Голова его мечется по подушке — влево, вправо. Иногда он пытается приподняться и тут же падает обратно. Остатки его конечностей подергиваются.

Пациент в муках отходит от наркоза. А чтобы он не загнулся и дотянул до следующей операции, наши заботливые девочки еще в операционной поставили ему капельницу и «усы». Через капельницу Алик получает плазму крови (на крючке висит размороженный пакет, в локтевую вену введена игла-«бабочка», рука зафиксирована ремешками). Что касается «усов», то это кислородная терапия: в ноздри Алика вставлены трубочки, ведущие к специальному аппарату.

Пациент выживет.

В палате работает телевизор, выдавая на-гора кубометры очередного вздора (повторяют убогий сериал про вампиров), но картонные ужасы меня не интересуют. Я смотрю на порезанного Алика Егорова. Я размышляю о сущем и вечном…

* * *

Кто и зачем покупает у Эвы столь странный товар?

Никак не могу взять этого в толк, не вижу смысла! Коммерческой выгоды тоже не вижу. А ведь они нас именно продают — кусками! Причем, судя по всему, за хорошие деньги… От моих вопросов относительно дальнейшей судьбы ампутантов Эва уходит, даже соврать что-нибудь ленится, хотя баба она болтливая (в отличие от дочери), много мне порассказывала за долгие месяцы нашего супружества. Спросить у Елены? Елена, возможно, в курсе, но… Нет, нет. С падчерицей на такие скользкие темы я стараюсь не разговаривать. Ни к чему нарушать хрупкую связь, возникшую между нами. Разговоры с падчерицей — единственное оружие, которое мне доступно.

А может, я просто боюсь услышать правдивый ответ?

И еще — какое ко всему этому отношение имеет господин Пагода, которого так часто по ящику показывают?

* * *

Елена как раз одна, без матери — готовит «студию» к новым кровавым деинсталляциям. Тети Томы нет — ушла. В выходные, когда мать и дочь дома, ее обычно отпускают. Впрочем, на ночь няня всегда возвращается.

План очередной беседы у меня продуман заранее. Выждав некоторое время, я добираюсь до операционной, стараясь шуметь поменьше. Заглядываю в раскрытую дверь…

Девчонка смотрит на меня. Она все слышала, маленькая ведьма. Она меня ждет.

— Может, еще раз вколоть ему седуксен? — киваю я в сторону палаты. — Мучается парень.

— Вколола, сколько надо.

Я вползаю внутрь.

— Побуду здесь, ладно? Скучно одному.

Операционная у них совмещена с предоперацонной — маленькое, чистенькое и очень домашнее помещение. Наверное, когда-то здесь размещалась детская — судя по зайчикам, нарисованным на сводчатом потолке. Кроме этих зайчиков ничего не напоминает о светлом прошлом. Никакой лишней мебели. Операционный стол, пара штативов для капельниц, сухожарый шкаф. Аппарат для наркоза плюс «искусственное легкое». Мойка с краном, который модно повернуть локтем; емкости для дезрастворов, где замачивается инструмент. Полимонитор. На стенах — две мощные ультрафиолетовые лампы.

Родной, до слез знакомый интерьер.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — осторожно начинаю. — Нынешняя ситуация меня по понятным причинам беспокоит. Ты только скальпелем не кидайся, договорились?

Елена замирает возле пакета, куда она сгребла весь мусор, и молча оборачивается ко мне.

— Вспомни, раньше в палате меньше трех любовников не было, все койки были заняты. Это не считая меня. А теперь? Что, количество заказов уменьшилось?

— Нет, не уменьшилось, — признает она после паузы. — Просто мать многим клиентам отказывает.

Елена ответила! Суровая молчальница распечатала уста! А ведь еще вчера любой вопрос, связанный с «заказами», «клиентами» и другой чертовщиной, разбивался о глухую стену…

— Кстати, о матери, — продолжаю я, не дав сумасшедшей радости вырваться на волю. — Чем наша амеба занята?

Только улыбку себе позволяю, легкую, чуть виноватую улыбку.

— Эвглена — это не амеба, — поджимает она губы. — Совсем другое клеточное строение.

— Прости, я плохо разбираюсь в одноклеточных.

Конечно, подобный юмор ее цепляет, все-таки она тоже Эвглена, пусть и Вторая. Однако период отторжения давно нами пройден. Чем больше ярлыков я повешу на ее родительницу, тем лучше. Ярлыки поддерживают тот невидимый деструктив, который я кропотливо выращиваю в рыхлом девичьем разуме, это как корни огромного сорняка.