…Некоторое время Неживой стоял возле крыльца в одиночестве, задумчиво докуривая свое «Мальборо». В этот момент к нему и подошел полковник Дыров Андрей Робертович.
— Ну что, всех разогнал, черт безрогий? — окликнул его Дыров.
Неживой ничуть не удивился:
— А, вонючка… Я так и знал, что ты не уедешь. Встанешь где-нибудь и будешь наблюдать, слюну глотать.
Вонючкой Дырова называли в Питере, за глаза, разумеется. Лишь близкий друг его, ставший впоследствии близким врагом, позволял себе не стесняться в выражениях. Погоняло это, как и «Драматург», возникло неспроста: у человека воняли носки. Воняли пронзительно и всегда, даже, казалось, сквозь ботинки. Бывает…
— Понравилось, как я «соседей» шуганул? — сказал Неживой.
— Они думают: прокуратура может все, а ФСБ все остальное.
— Ну да, а мент всегда прав… Тебе чего, Дрюнчик?
— Кто их с цепи спустил?
— Ты меня удивляешь. Умный вроде парень… Возьми Генерального прокурора, прибавь к нему Курицына и того, кто непосредственно над ним, вспомни, с кем они все в пучке… а дальше думай сам.
— Исполком Думы, — задумчиво сказал Дыров. — Исполком Федерального Совета… Клан «интеллектуалов»… И какого рожна им надо отмазывать от нас эту секту? Натуральная секта! Там же внутри… — он невольно посмотрел на окна особняка. — Блин, никогда такого не видел, — его передернуло.
— Да не отмазывать, дурила! Время отмазы вышло.
— Тогда в чем драматургия?
— В том, что один известный пидарас, их еще называют политическими деятелями, обосрался с этим вот милым домиком. Вернее, с его обитателями. Ты думаешь, карманные чекисты кого-то прикрывать сюда приехали? Вот тебе! Подтирать. Подтирщиков они отправили. Думаю, к вечеру здесь был бы уже не частный дом, а, к примеру, косметический салон.
— А из обитателей шампунь сварили… Понятно. Честные не лгут, когда не нужно.
— Это к чему? — насторожился Неживой.
— Цитата. Антон Палыч.
— Драматург в своем репертуаре.
— Я не пойму только, чего ты выжидал? Наверняка тоже подсматривал. Видел, как сначала я с ребятами приехал, как потом приехали «соседи»… Начал бы сразу с меня, если уж эти мерзости вам в Кремле так дороги.
— Нет, но массовые сцены были шикарны, согласись.
— Только не говори, что ты эстет. Дрянь ты, а не эстет.
— Только не надо пердеть. Застало б меня ФСБ или даже вы, менты, в этой дружной компании психов, а еще лучше — на приборке жмуриков, — вот был бы повод покричать. Мол, служба ЗК причастна к откровенной уголовщине.
— С каких пор службу ЗК волнует ее репутация?
— При чем здесь служба? Мою персону задержали бы для выяснения, а мои начальники меня сдали бы. И ты, вонючка, допрашивал бы меня сейчас в вашем подвале.
— Розовые мечты… Пустишь внутрь дома? В частном порядке. Меня одного.
Несколько мгновений бывшие друзья молчали, сцепившись колючими взглядами.
— Там Ромка! — сказал Дыров истерично. — Я же не могу вот так просто уйти…
— А что с Ромкой? — участливо спросил Неживой.
— Не кривляйся, сволочь. Убили.
— Ай-ай-ай! — громко ужаснулся Неживой. — Какая трагедия! Какая потеря! Прими мои самые искренние, самые горячие соболезнования…
— Ромка — твоя работа?
— Да как у тебя язык поворачивается такое говорить! Капитан Тугашев погиб от рук Купчинского Анатома, и ты сам это прекрасно видел.
— Все мстишь? Питер забыть не можешь?
— Я никому. Никогда. Не мщу, — сказал Неживой. — Я всего лишь учу вас, хамов и дураков. А Рому твоего отдадим, само собой. Похороните по-людски, в закрытом гробу.
— «По-людски»…
— А как же еще? По нелюдски, что ли? Не доросли еще — по нелюдски хоронить. Я, кстати, считаю, капитана Тугашева надо к награде представить.
— Ты уволок Ромкину жену, трахнул ее да еще избил вдобавок. Какой же ты подлец, ох какой мерзавец…
— Я не трахал и не избивал упомянутую особу, — Неживой пожал плечами.
— …Страшнее мерзавца не найти, — продолжал Дыров — нет, не говорить, а лихорадочно выплескивать, словно боясь, что ему сейчас заткнут рот, помешают выдавить накопившийся гной. — Более гнусной твари, чем ты, Витюша, в природе нет! Ты источник всей грязи — и в Питере, и теперь в Москве! Не зря тебя в «зэ-ка» взяли, в этот сраный «Зад Кремлевский»! Лизать кому-то зад — твое призвание! Все самые гнусные интриги, где бы ты ни служил, все инсинуации — твоя работа! Ты — это неизлечимая, глубочайшая форма негодяйства…
Неживой слушал, не перебивая, как музыку, — откровенно заслушавшись. Он чему-то улыбался. Он знал, что этот бесподобный монолог записывается, и предвкушал, как прослушает его — еще и еще раз… Когда Дыров иссяк, он нанес молниеносный удар. Собеседник, не успев ничего понять, начал рассыпаться, и тут же получил второй удар, быстрый, как укус кобры.
Полковник ГООП упал. Неживой сказал ему сверху:
— На моем месте, уважаемый Андрей Робертович, должен быть кто-то. Лично для вас лучше, если это буду я, поскольку вы знаете глубину моей мерзости. ЕСЛИ знаете…
Дыров поднялся, кряхтя и держась за бок.
— Экие мы нежные, — простонал он. — Слово нам не скажи…
Высокопоставленный мент стоял сморщенный, скособоченный, проигравший, — на загляденье. Неживой просто любовался им.
— За все надо платить, Драматург. Ты высказался, я ответил.
— Может теперь, когда Ромы уже нет, расскажешь, за что ты на него вызверился?
История конспективно такова: после одного непозволительного выпада, который Тугашев, тогда еще старший лейтенант, себе позволил, Виктор Антонович взялся учить мальчика жизни.