Как закалялась жесть - Страница 24

А лучше — шприцами. Двумя…

Она испытывала сильное возбуждение.

— Я могу тебя и пальцем убить, если захочу. Показать, как?

— Показать-то и я могу, — сказал Борис Борисович. — Ну и шуточки у вас, валькирия. Тоже мне, дева битв.

Неужели я готовлюсь защищаться, изумилась Елена, не обращая внимания на дурака рядом с собой. И ведь готовлюсь! — только сейчас она осознала это. Но от кого? Если от Сергея — никакая тренировка не поможет. От матери? Неужели наши дела так плохи?..

Кстати, о самозащите я задумалась не сегодня, вспомнила Елена. Вчера, например, с пристрастием расспрашивала Бориса Борисовича о «фармакологическом связывании», и тот, простая душа, раскрыл жутковатый рецепт… Назначила Вадиму встречу, о чем мать, разумеется, не догадывается, — тоже забота о безопасности.

Девочка продолжала внимательно смотреть на остро заточенный карандаш в своей руке.

Мало иметь специальные препараты, их еще доставить надо. Куда доставить? В тело врага. Причем, мгновенно, ведь второй попытки никто не даст. Потому и шприц держать — только особым образом, иначе вылетит из руки. Надо представить, что держишь не шприц, а китайскую палочку… Ох, как вовремя Елена увидела тренировку господина Лю! Как вовремя она поняла, чему ей надо срочно научиться!

— Вот возьму и напомню, что сегодня у нас с вами «английский вечер»! — пригрозил обиженный гувернер.

— Еще не вечер, — машинально откликнулась она.

Дева битв… Почему бы нет?

29.

— Знаете, что такое «первач»? — спросил Борис Борисович, с хитрецой оглядев общество.

— Самогон, полагаю, — ответила Эвглена Теодоровна, отхлебывая из чашки.

— Первач — значит, свежезаваренный чай. А вот вопрос посложнее: когда первач весь выпьют и спитую заварку снова заливают кипятком, как этот, с позволенья сказать, напиток называется?

— Вторяк, — буркнула Елена. — Я тоже иногда хожу в общагу.

— Неправильно, милая барышня. Вторяк — это когда спитую заварку используют по третьему разу. А второй раз называется «первач свежёванный».

Гувернер взял печенье и разломил его пополам. По форме оно было похоже на букву «S». Именно такую форму имеет Гранд-канал, если посмотреть на Венецию сверху.

— Остроумно, — сказала Эвглена Теодоровна, не скрывая зевка.

Борис Борисович заткнулся…

Пили чай с бергамотом. Из мейсенского сервиза. Специфический цветочный аромат витал над столом. Печенье было высыпано из пакета в вазу: настоящее венецианское печенье, которое готовят только в Венеции, на островах. Причем продают там же, на островах, даже в материковой части города его не купишь. Доставили эту диковинку самолетом — знакомые матери. По вкусу оно напоминало курабье, только было тверже.

— Так ты не передумала? — спросила Эвглена Теодоровна у дочери.

— Пойду, — твердо ответила Елена. — Когда ты меня еще из дому выпустишь, пусть даже на оперу.

— Завтра в школу выпущу. Силком вытолкаю, если сопротивляться станешь, — мать мило улыбнулась: пошутила. — Но я хочу тебя на всякий случай предупредить, дорогая моя. Наши с тобой вчерашние разговоры не закончены.

— Сегодняшние тоже, — парировала Елена.

Эвглена Теодоровна повернулась к гувернеру.

— И вам я хочу напомнить, уважаемый. Все ограничения, наложенные мной на эту особу, остаются в силе.

30.

Музыкант Данила пел, вернее, голосил во всю глотку, — наверное, чтобы заглушить страх:

…Проклятый мир, жестокий мрак,
он жизнь опутал, как паук,
он враг всего, он лютый враг —
реальный мир, источник мук…

Инъекцию сомбревина делала Эвглена. Повар-китаец крепко держал руку пациента. Прежде чем уйти в отключку, студент Гнесинки успел-таки дошептать куплет из своей странной песни:

…Ты знаешь сам, ты испытал
и мерзость слез, и сладость драк.
Семнадцать лет тебя пытал
реальный мир, жестокий мрак…

После чего был благополучно увезен в операционную; там закипела работа.

А палата — вновь полупуста.

Алик Егоров тихо произносит:

— Та сволочь тоже была музыкантом.

Голос его столь слаб, что я вынужден сползти с кровати и приблизиться.

— Какая сволочь?

— Мужик, который мне свой компакт-диск подарил. «Растаманом» себя называл, козел…

— Ты что, бредишь?

Долгая пауза. Стою рядом. Он продолжает, собравшись с силами (речь дается ему непросто):

— Меня недавно из ментовской школы поперли за аморалку… не ту девку хотел трахнуть, которую можно. Средняя школа милиции, знаешь? Город Стрельна, под Питером… а девка — малолетка оказалась. Мамаша у нее — шишка в областном ОВИРе. Брат — песни пишет. Известный дядька, я его потом по ящику видел. Он меня пригласил к себе домой, поговорили по душам. Он сказал, что я нормальный мужик, и что сеструху давно пора кому-нибудь отодрать. Ну а материнский гнев, говорит, это стихия, ты уж пойми нас. Короче, лично он против меня ничего не имел… растаман хренов… и в знак дружбы подарил мне компакт со своими песнями. С дарственной надписью. А я взял да растрепал всем про этот компакт. Говорю, приссал композитор, прощения у меня просил, даже, вот, подарок со страху сделал. До него все это, конечно, дошло… Слышу потом по радио его новую песню. Он там, значит, наяривает нашу с ним историю, в подробностях, как оно все было, а в конце… в последнем куплете… мол, не знал глупый гость, что когда подаренный диск откажется петь, настанет его, гостя, время приссать. Глупый гость — это я, понимаешь?!